«Гроза» поговорила с российскими студентами и абитуриентами, которые переехали в Грузию, Армению и Латвию, о том, как они поступили в вузы выбранных стран, как изменилась их жизнь после эмиграции, и с какой страной они связывают свое будущее.
Планы [поступить в европейский вуз у меня] были в 2019 году: я понимал, что плохо напишу российские экзамены, но это не было причиной искать университет за границей. Я думал поступить в Шанинку, но туда нужна была профильная математика [по ЕГЭ], а все остальное [образование в России] либо стоило космических денег, либо казалось неинтересным.
Родители просто сказали: «Езжай из страны, сынок, получай заграничное образование».
Война [против Украины] случилась поперек [моего обучения за границей]. Я закончил школу в 2020 году и поступил в Латвийский университет в 2020. В конце второго курса была сессия, к которой я не проявил должного внимания — тогда же началась война. Меня отчислили в сентябре 2022, и я начал искать любые университеты с зимним набором.
В 2020 году я получил учебную визу, приехал в Латвию и сделал вид на жительство, который нужно продлевать. Из-за того, что в сентябре меня отчислили из университета, у меня не стало причины для [продления] ВНЖ. Поступив в нынешний университет, я не продлеваю прошлый ВНЖ, а делаю новый: мне прислали анкету по поводу войны на латышском языке. В ней спрашивалось, подлежу ли я призыву в армию и служил ли в российской или белорусской. Были вопросы про Крым и то, что я думаю про действия России в Украине. Это была самая простенькая анкета, я ее тут же отправил и стал ждать. А потом срок рассмотрения моего дела продлили.
Оказалось, я совершил ошибку в ответе по поводу Крыма, потому что пользовался фотопереводчиком. В анкете был вопрос: «Считаете ли вы, что Россия аннексировала Крым?». Переводчик мне показал вопрос: «Поддерживаете ли вы аннексию Крыма?». Они попросили развернутый ответ по этому поводу и потребовали резюме на ближайших родственников — папу, маму, братьев и сестер.
Латвия изначально была не очень дружелюбно настроена к русским. Меня подкалывали еще до войны, а после ее начала нельзя сказать, что что-то сильно изменилось. [Когда я учился в первом вузе], нам прислали видео первых антропологов — это 30–40-е годы XX века, и качество видео закономерно отвратительное. В беседе группы кто-то сказал, что оно похоже на хронику Первой мировой войны, а я согласился с этим. [После этого] мне один латыш написал что-то вроде: «Да что вы, русские, знаете про Первую мировую?». У меня было тогда две цели: успокоить его и узнать, что же именно он имел в виду. Успокоить-то я его успокоил, а вот что он имел в виду я так до сих пор и не понял.
В учебной группе все спокойно, но, как я понимаю, это скорее исключение — есть ощущение, что со стороны университета очень следят за тем, чтобы не было конфликтов. У нас организована позитивная среда: например, однажды я пришел к нашему куратору и сказал, что рассмотрение моего дела [о ВНЖ] продлили. Куратор близко восприняла это, сопереживала. Она спрашивала что-то вроде: «Ты год маму не увидишь?». Она очень прониклась, сказала не переживать и помнить, что действия Латвии и России — это не наши действия, тут меня никто не тронет, и все будет хорошо. А на первых лекциях преподаватели говорили, что в их кабинете мы обсуждаем предмет, а все внутренние разборки вне зависимости от пола, расы, религии — это все на улице. Когда были споры, преподавательница их останавливала и говорила, что это непрофессионально — уходить в личные суждения и отрываться от фактов.
Для приехавших по обмену у нас есть так называемая buddy program: им выдается местный студент, который знает чуть больше про Латвию — где вкуснее пиво и дешевле сотовый оператор. Проводятся разные мероприятия — посиделки за пиццей, просмотры фильмов, чтобы эти ребята [которые переехали в Латвию], действительно общались между собой. У нас есть латышский язык как обязательный предмет для всех, а еще существуют инициативы студсовета, экскурсии по Риге и в другие города, культурные программы, которые помогают адаптироваться.
Общага тоже очень интегрирует: она дает много новых знакомых. Человек, с которым я перебросился парой слов о том, как варить пельмени, поделился со мной ответами на тест. Мы пели на кухне «Районы-кварталы» — в этом прелесть Восточной Европы, существует культурный код, который все считывают. Преподаватель говорил о мемах, и это русские мемы, а не англоязычные — и все их понимают. То, что можно спокойно говорить на русском, помогает чувствовать себя ближе к дому. Наверное, на это тоже делали ставку: [в общежитии] есть англоязычный этаж, русскоязычный, латышский. Ты можешь чихнуть на этаже, и все бесконечно будут говорить «Будь здоров!». Мы можем орать национальные песни по очереди — это приятная среда.
Когда меня на собеседовании при поступлении спрашивали, почему я хочу учиться на коммуникациях [факультет International communication management], я ответил: «Весь мир увидел, что в России нет людей, которые умеют профессионально общаться». При этом те люди, которые остались и рулят, поубивали все возможности. Я хочу вернуться и сделать так, чтобы было лучше.
С одной стороны, ты понимаешь, что ты маленький человек, но я хочу получить знания за границей и применять их в России. Уже сейчас я смотрю на заявления и действия российской власти и думаю: «Оно не так делается». Так что я хочу получить заграничную магистратуру, а потом вернуться в Россию. Если в России все будет так, как сейчас, то я рассматриваю вариант остаться за границей. Получение заграничной магистратуры — это тоже формат пережидания, потому что мне как мальчику призывного возраста пока не стоит возвращаться в Россию.
Я была на девятом месяце беременности. Мы с моим партнером думали, стоит ли нам переезжать, где рожать ребенка. Мы решили остаться в России, но потом началась мобилизация. Мой партнер уехал, и последнюю неделю беременности я была одна: родила ребенка, а он [партнер] был в нескольких странах и смотрел, куда нам лучше переехать. Мы по разным причинам выбрали Тбилиси: здесь у нас очень много знакомых, все мои друзья переехали [сюда], и тут более понятная среда. Партнер нашел квартиру, я сделала ребенку документы, и мы приехали сюда жить.
В грузинский университет оказалось достаточно просто поступить, а еще плюс в том, что [в этом университете] есть программы на английском языке. Я точно знала, что хочу продолжать учебу, которую оставила в России, и пыталась понять, где и как я могла бы это сделать. Сначала мы думали поехать в Европу, но потом я поняла, что есть институт в Грузии с очень хорошей программой по классным учебникам, он очень сильный и дает отличные возможности.
В России у меня бы не было карьерных перспектив — я учусь на сестринском деле. В Грузии их тоже не очень много, но в странах, куда ты можешь поехать работать или учиться после учебы в моем университете, сестринская профессия — это очень круто, интересно и важно.
После института я смогу поступить в магистратуру практически в любой стране, и надеюсь дальше двигаться в профессии — она меня очень сильно вдохновляет. Я хочу работать, учиться, исследовать, поэтому хочу поступить в хорошую магистратуру. Но пока четыре года мы будем жить здесь, я продолжу учиться, и моя дочка немного вырастет.
Никакого плохого отношения [к русским] нет. Меня бесят [антироссийские] надписи на стенах, но проблемы — они в головах тех людей, которые их пишут, это не должно меня никак касаться. Максимум люди могут шутить над тем, что ты русский, и мне тоже бывает смешно.
Но есть довольно сильное разделение, которое сложно преодолеть. Это не то, что кто-то с кем-то не хочет общаться — просто иногда бывает сложно выстроить коммуникацию с грузинами и завести близкие отношения. На это влияет и то, что сейчас очень много экспатов, которые держатся вместе, и это не их вина — просто так получается. Но у всех есть возможность познакомиться и интегрироваться. Так было бы в любой другой ситуации — очень сложно завести отношения с людьми, которые говорят на другом языке. Я чувствую разницу культур, и с любой другой культурой было бы так же. Интегрироваться всегда сложнее, чем создать свое собственное коммьюнити.
Я не испытывала таких сложностей с адаптацией, которые видела у друзей. У меня появился ребенок, и это событие перекрыло остальные. Переезд не показался таким сложным, он отошел на второй план. Прошел год, и я внезапно я поняла, что супер адаптировалась к городу, но даже не заметила, как это происходило, потому что мне надо было приспособиться к другим вещам.
Переехать [в Грузию] решили родители — я очень хотел остаться. Их очень давно не устраивала политическая ситуация в России. Мой отец долгое время работал в американской организации, а потом создал свою небольшую компанию с несколькими людьми из Америки. У них не было возможности работать в России — когда они создали компанию, началась война, против России ввели санкции, и мой папа наконец-то решил уехать. Я в 2022 году заканчивал школу и сначала думал, что все нормально: я останусь, они уедут, а я буду к ним иногда приезжать. Но в конце лета стало понятно, что война точно затянется, уже было видно, что могут объявить мобилизацию.
Английский я не очень хорошо знаю, поэтому учил грузинский — и поступил [в вуз] учиться тоже на грузинском.
Тут я постоянно чувствую дискомфорт из-за того, что в России я последний раз был год назад. Но мой переезд совпал по времени с окончанием школы, а человек всегда после школы оставляет свою привычную жизнь. Для меня центральной средой была даже не школа, а биологический кружок: у нас были выезды, экспедиции, практики, и я понимал, что, когда закончу школу, этот кружок от меня тоже уйдет, и придется начинать жизнь заново в университете. Вот я и начал, просто помимо места обучения изменилась еще страна и язык, но я и так на том этапе, когда в жизни все резко меняется. Поэтому переезд прошел достаточно легко.
У нас нет учебных групп. По каждому предмету проводится лекция и несколько семинаров, каждый человек составляет себе расписание: когда и в какое время человек пойдет на лекцию или семинар, он выбирает сам.
Еще в моем университете не очень развита студенческая жизнь, поэтому в вуз все ходят именно ради того, чтобы учиться. Все остальное отсутствует — в моем кампусе даже нет столовой, мы ходим есть в ближайший магазин. А что касается друзей, то у меня и в России их особо не было — ни в школе, ни в кружке. Есть люди, с которыми я общаюсь, с одним человеком я даже недавно ходил в лес за грибами — он сам меня позвал. Но я человек, который в принципе с трудом находит новых друзей.
[Про перспективы] я не знаю, что думать. Год назад я считал, что спокойно поступлю в российский вуз, а сейчас я здесь [в Тбилиси]. Мои мысли больше направлены не на то, где я буду работать после вуза, а на то, чтобы сменить вуз. Я планирую со следующего года начать активно учить английский и перевестись в европейский или канадский университет.
Грузия — это точно не тот вариант, который я буду рассматривать [для работы]. Что касается моей сферы — географии, — то это сейчас очень перспективно, потому что всюду внедряются геоинформационные системы, то есть обработка картографической информации в компьютере. Все карты, которые у нас есть в телефонах и компьютерах — это все геоинформационные системы, которые очень распространены в западных странах. В России, наверное, тоже, но об этом я не думаю.
Даже если война закончится, и в стране будет стабильная обстановка, все равно сильно упадет уровень жизни. Если хотя бы через четыре года, когда я закончу бакалавриат, в Россию можно будет относительно спокойно вернуться, я буду рассматривать ее как вариант, куда можно будет приехать, если не получится оформить нигде визу или продлить ВНЖ. Как временный вариант, чтобы какое-то время пересидеть, поработать, набраться опыта, а потом подаваться на перевод в какие-то более развитые страны. Но пока что я такой вариант не рассматриваю и планирую оставаться в Грузии, а если найдется возможность перевестись в европейскую страну, то воспользоваться ей.
На начало войны мне было 15 лет — я не осознавал всех последствий в силу возраста. Я переехал вместе с семьей в августе 2022 года, и все прошло достаточно спокойно.
В начале я вообще был против [переезда], потому что в Москве было все — родственники, друзья, знакомые, школа, а в Армении — ничего.
Хотелось повидаться со знакомыми, друзьями, родственниками. Поэтому в плане эмоционального состояния переезд был достаточно сложным периодом — я поехал в никуда. У меня армянская фамилия, но по-армянски я не говорю, и в Армении никто из моей семьи не жил: Армения для нас просто историческая родина.
Тут есть и русская диаспора, и русские школы, и русские классы. Я попал в армянскую школу, но это филиал школы при МГУ, где есть предметы на русском. Поэтому с языком у меня проблем не было. Конечно, был период адаптации и даже период конфронтации в первый год, в том числе и на национальной почве — возможно, я тогда не очень ощущал, что во мне есть что-то армянское.
В Ереване я нашел хороших людей, и в течение этого года мы вместе организуем благотворительные турниры по шахматам [которые называются Artsakh Open]. Суть в том, что люди приходят, играют в шахматы, донатят по возможности, а мы совместно с местным фондом [Dopomoga.am] помогаем беженцам из Украины — в основном, армянам. Цифра, которой я персонально горжусь: за год мы собрали 600 000 драм, это приблизительно 140 000 ₽.
Люди, родившиеся в СССР, прекрасно понимают, с какими проблемами сталкиваются приехавшие: в Советском Союзе очень много человек переезжало из России в Армению и наоборот. Все эти моменты известны, и каждый старается помочь по-своему. Безусловно, [я чувствовал эмпатию к себе]. Решающим еще является тот факт, что у меня класс полностью русскоязычный, и все ученики когда-то жили в России и переехали — кто-то раньше, кто-то позже. Но, в любом случае, все пошли через этот этап, и все друг друга поддерживали.
Чтобы учиться в вузе, я планирую переехать в Канаду или Америку, а после обучения посмотрю, как жизнь сложится дальше. Всегда есть запасной вариант поступить в Армению: тут есть и русскоязычные, и англоязычные достойные вузы.
Конечно, боюсь, мое «Когда Путин сдохнет, тогда и посмотрим» не является решающим фактором — когда вся система потерпит крах и ее надо будет кому-то восстанавливать, тогда, может быть, я свяжу свою жизнь с Россией.